Штат Луизиана расположен на берегу Мексиканского залива, омывающего его южную границу. Западнее Луизианы расположен Техас, на востоке лежит штат Миссисипи, а на севере Луизиана граничит с Арканзасом (см. карту, она кликабельна). Название штат унаследовал от огромной территории принадлежавшей Франции Луизианы, которую Ла Саль определил как территорию, омываемую Миссисипи и всеми впадающими в нее водами. Как и все штаты, Луизиана делится на округа, только называются они здесь иначе — приходами (parishes).
Большая часть Луизианы находится на низменности, окаймляющей берега Мексиканского залива. К северо-западу рельеф местности несколько поднимается, и высшая точка штата, вершина горы Дрискилл, находится на 163-метровой отметке над уровнем моря. Значительная часть территории Луизианы приходится на пойменную, заболоченную низменность, окаймляющую берега Миссисипи. Долина Миссисипи и ее дельта изобилуют рукавами и озерами. В нижнем течении, где она полностью проходит по территории Луизианы, река Миссисипи становится такой полноводной, что большие океанские корабли могут подниматься по ней не только до Нового Орлеана, но и до Батон-Ружа. Вдоль реки тянутся образованные речными наносами земляные валы, возвышающиеся над окружающей местностью на 2—4 метра и являющиеся естественной защитой от возможных подъемов уровня воды в реке. Ширина береговых валов варьируется, а почвы на этих валах считаются самыми плодородными в штате.
Луизиана лежит в субтропической зоне. Для местного климата характерны короткие, дождливые зимы и жаркое лето, переносящееся еще более тяжело из-за высокой влажности воздуха.
Первыми европейцами, побывавшими на территории штата Луизиана, были испанцы отряда Де Сото (1542). Однако европейские поселения — французские форты — появились в Луизиане в начале XVIII века, их строили и для защиты от индейцев, и для устрашения соперников по колонизации побережья Мексиканского залива —испанцев. В 1720 году в Луизиану было завезено около 3 тысяч чернокожих рабов, которые начали расчистку территорий штата под сельскохозяйственные угодья, а затем занялись и обработкой плантаций. Однако не все белые владели крупными земельными территориями. Некоторые колонисты сами обрабатывали жалкие клочки земли. Не все они смогли найти средства к существованию в Новом Свете, а многие погибли от голода, не имея возможности вернуться в Европу или перебраться в более счастливые колонии.
Под конец англо-французского колониального конфликта 1754—1763 годов земли штата были переданы Испании, что вызвало недовольство среди местного населения. Тем большую симпатию стали вызывать северные колонии, и луизианцы горячо сочувствовали американцам, начавшим борьбу против метрополии. Луизиана даже снабжала мятежников оружием, а после Акта Приобретения Луизианы США в 1803 году естественным образом она стала американской территорией. Вышло это так.
Когда в 1783 году США обрели независимость, их стало заботить европейское присутствие на западных границах и возможность беспрепятственного доступа к реке Миссисипи. По мере того, как американцы продвигались на запад, они обнаружили, что Аппалачи создавали препятствие в продвижении товаров на восток. Самым легким путём сплавлять продовольствие было использование плота для переправки вниз по течению Огайо и Миссисипи в порт Новый Орлеан, где товар погружался на судна, следовавшие через океан. Проблема состояла в том, что испанцы владели обоими берегами Миссисипи за поселением Начез. В амбициозные планы Наполеона входило создание новой империи, основанной на торговле сахаром между странами Карибского бассейна. Луизиана в этом контексте служила своеобразным складом для всей сахарной продукции. Но из-за неуспеха в захвате сахарных островов (мятеж в Санто Доминго привел к крушению французской власти на Гаити) и из-за нехватки средств на ведение войны в Европе, Наполеон решил продать эти территории.
Статус штата Луизиана обрела 30 апреля 1812 года. В 1849 году столица штата была перенесена в Батон-Руж. Как рабовладельческий штат Луизиана в период Гражданской войны в США вступила в Конфедерацию Юга, но уже в 1862 году ее главные города, Новый Орлеан и Батон-Руж, были захвачены военно-морским десантом северян. В марте 1868 года штат вернулся в состав США.
Исторически на луизианских плантациях выращивали индиго и табак, затем на юге стали преобладать плантации сахарного тростника, а на севере — хлопка.
Одной из старейших отраслей промышленности, представленных в штате, является лесная, пик развития которой пришелся на конец XIX века и способствовал оживлению экономики штата.
Как только мы отчалили, я поднялся на штормовой мостик, чтобы лучше видеть места, по которым мы проезжали. Здесь я был один, так как молчаливый рулевой, стоявший в своей стеклянной будке, вряд ли мог сойти за собеседника. Вероятно, читателю будет интересно узнать, что ширину Миссисипи часто преувеличивают. Здесь она достигает примерно полумили, иногда и больше, случается -- и меньше. (Эту среднюю ширину она сохраняет на расстоянии более тысячи миль от своего устья.) Скорость ее течения равна трем-четырем милям в час, вода желтоватая, с чуть красноватым оттенком. Желтую окраску дает ей Миссури, тогда как более темный оттенок появляется после впадения в нее Ред-Ривер -- -Красной реки. Поверхность реки густо покрыта плывущим по течению лесом; тут и отдельные деревья и большие скопления вроде плотов. Наскочить на такой плот довольно опасно для парохода, и рулевой старается их обойти. Иногда плывущий под водой ствол ускользает от его взора, и тогда сильный удар в нос судна сотрясает весь корпус, пугая неопытных пассажиров. Но опаснее всего коряги. Это вырванные с корнем деревья, намокшие и отяжелевшие. Их тяжелые корни опускаются на дно и застревают в иле, который крепко держит их на месте. Более легкая вершина с обломанными ветвями всплывает на поверхность, но течение не дает дереву выпрямиться и держит его в наклонном положении. Если вершина выступает из воды, опасность невелика, разве лишь в очень темную ночь. Но если она опустилась на один-два фута под воду, тогда коряга очень страшна. Пароход, идущий над ней против течения, почти наверняка погиб. Корни дерева, прочно засевшие в тине, не дают ему сдвинуться с места, а острые крепкие сучья пробивают обшивку судна, и оно может затонуть буквально в несколько минут. Есть еще так называемый ``пильщик'': это дерево, застрявшее на дне подобно коряге, но качающееся вверх и вниз по воле течения и напоминающее движения пильщика за работой -- отсюда и его название. Судно, напоровшееся на такое дерево, иногда застревает на его сучьях, а бывает, и разламывается пополам от собственной тяжести. По течению плыло много предметов, заинтересовавших меня. Стебли сахарного тростника, видимо уже отжатые в давильне (в сотне миль выше по течению я бы их не встретил), листья и початки кукурузы, тыквенные корки, пучки хлопка, доски от забора, иногда труп какого-нибудь животного с сидящим на нем ястребом или летающим вокруг черным стервятником. Я находился в широтах, где водятся аллигаторы, но здесь эти большие ящеры встречаются редко -- они предпочитают болотистые заводи или реки с дикими берегами. В быстром течении Миссисипи и на ее возделанных берегах путешественник редко увидит крокодила. Пароход приближался то к одному, то к другому берегу. Они тут наносного и сравнительно недавнего происхождения. Это полоса земли шириной от сотни ярдов до нескольких миль, которая постепенно понижается, так что иногда кажется, что река течет по вершине длинного гребня. Дальше лежит пойма -- заболоченная равнина, каждый год затопляемая рекой и состоящая из озер и топей, покрытых осокой и камышом. В некоторых местах эти дикие болота и трясины простираются миль на двадцать, а то и больше. Там, куда весенние воды доходят только во время разлива, равнина покрыта темными, почти непроходимыми лесами. Между обработанной полосой земли вдоль берега и широкой поймой темной стеной тянутся леса, образуя как бы задний план всего пейзажа и заменяя собой горные цепи, характерные для других стран. Эти леса состоят главным образом из гигантских кипарисов. Однако здесь встречаются и другие деревья, распространенные в этих краях, как, например, стираксовое дерево, виргинский дуб, рожковое дерево, нисса, тополь и многочисленные виды магнолий и дубов. Подлесок из карликовых пальм и разные виды тростника образуют густые заросли, а с ветвей деревьев свешивается длинной бахромой испанский мох -- странный паразит, придающий лесу мрачный характер. Между лесом и рекой лежат обработанные поля. В некоторых местах река течет на несколько футов выше их уровня, но поля защищены дамбой -- искусственной насыпью, возведенной на обоих берегах, которая тянется на несколько сот миль от устья. Тут выращивают сахарный тростник, рис, табак, хлопок, индиго и кукурузу. На полях работают партии черных невольников в полосатых и ярких одеждах, чаще всего голубого цвета. Я вижу большие фургоны, запряженные мулами или быками: они выезжают с полей или медленно двигаются вдоль берега. Вижу, как стройный креол в хлопчатобумажной куртке и ярко-синих штанах скачет верхом на небольшой испанской лошадке по прибрежной дороге. Вон богатая усадьба плантатора, окруженная апельсиновыми рощами, большой дом с зелеными жалюзи, прохладными верандами и красивой оградой. Дальше -- огромный сарай для сахарного тростника или навес для табака, или склад для хлопка; а возле них множество чистеньких деревянных хижин, сбившихся в кучу или растянувшихся в ряд, словно купальни на модном курорте. Теперь мы плывем мимо плантации, куда съехались гости и идет шумное веселье -- по-видимому, это местный праздник. В тени деревьев стоит много оседланных лошадей, среди них немало под дамскими седлами. На веранде, на лужайке перед домом и в апельсиновой роще гуляют мужчины и дамы в нарядных платьях. Слышится музыка, пары танцуют на открытом воздухе. И я невольно завидую этим счастливым креолам и их беззаботной жизни аркадских пастушков.
«Ах, до чего же тут красиво!» — воскликнул я, когда в первый раз сел у окна и окинул взглядом открывшийся передо мной пейзаж.
Окно в моей комнате, как и все окна в креольских домах, доходило до самого пола. Когда я уселся в низком кресле перед распахнутым окном и откинул тонкие занавески, передо мной открылся широкий вид на равнину.
Это была великолепная картина! Ее яркие краски показались бы неправдоподобными, если бы их воспроизвел живописец. Мое окно выходило на запад, и величественная река катила передо мной свои желтые воды, сверкавшие на солнце, как чистое золото. На том берегу реки тянулись обработанные поля, на которых плавно качались высокие стебли сахарного тростника, резко выделяясь на фоне более темной зелени табачных плантаций. На этом берегу, недалеко от меня, стоял красивый дом, похожий на итальянскую виллу, с зелеными жалюзи и широкими верандами. Он был окружен апельсиновыми и лимонными деревьями, и их желтовато-зеленая листва весело блестела на солнце. Вокруг не видно было гор — их нет в Луизиане, но высокая темная стена кипарисов, окаймлявшая западный край равнины, напоминала далекую горную цепь.
Я находился в очень живописном уголке — в обнесенном оградой парке поместья Безансонов. Здесь я мог рассмотреть ближайшие растения и определить породу деревьев и кустарников, окаймлявших аллеи. Я видел магнолию с большими белыми, словно восковыми цветами, напоминающую огромную гвианскую нимфу. Некоторые из ее цветов уже осыпались, и на их месте виднелись красные, как кораллы, шишки с семенами — пожалуй, не менее красивые, чем цветы.
Рядом с магнолией, королевой западных лесов, соперничая с ней красотой и благоуханием и не уступая ей в славе, росло другое иноземное дерево, привезенное сюда с Востока и давно прижившееся в этой стране. Его широкие перистые листья с двойной окраской — темного и светло-зеленого цвета, его сиреневые цветы, висящие длинными кистями на концах ветвей, его желтые, похожие на вишни плоды, кое-где уже заменившие цветы и даже созревшие, — все ясно говорило о том, что это за дерево. Оно принадлежало к породе медоносных деревьев и называлось «индийская сирень», или «гордость Китая». Названия, данные этому прекрасному дереву в разных странах, свидетельствуют о том, как высоко его ценят. «Дерево превосходства» — поэтично назвали его в Персии, на его родине; «райское дерево» — говорили в Испании, куда оно было привезено. Таковы многообразные названия этого дерева.
Я видел здесь еще много деревьев, и местных и иноземных. Раньше других я заметил катальпу с серебристой корой и трубчатыми цветами, маклюру с блестящими темными листьями, красное тутовое дерево с густой, тенистой листвой и длинными малиновыми плодами, похожими на шипы. Из экзотических деревьев я видел апельсины, лимоны, вест-индские и флоридские гуавы с листьями, похожими на листья самшита; тамариск, густо покрытый мелкими листиками и усеянный пышными метелками бледно-розовых цветов; гранаты, считающиеся символом демократии, «королеву, которая носит свою корону на груди», и знаменитое фиговое дерево, не имеющее цветов; здесь оно не нуждалось в подпорках и гордо поднималось вверх, достигая тридцати футов высоты.
Нельзя считать иноземными и такие растения, как юкка с пучками острых, торчащих во все стороны листьев, или разнообразные кактусы, ибо они не чужды луизианской земле и встречаются среди растительного мира соседних областей.
Пейзаж, который я наблюдаю из окна, оживляет присутствие людей. Поверх кустарника выступают белые ворота парка, а за ними видна дорога, идущая вдоль берега. Хотя деревья местами скрывают ее от меня, я все же вижу в просветы, как по ней идет и едет народ. Креолы обычно носят голубые костюмы: на них соломенные шляпы, так называемые пальметто, или более дорогие панамы с широкими полями, защищающими их от солнца. Время от времени скачет верхом негр; голова у него повязана чем-то вроде чалмы, ибо мадрасский клетчатый головной убор очень похож на турецкий, но куда легче и красивее. Иногда проезжает открытый экипаж, и я мельком вижу молодых дам в легких кисейных платьях. Я слышу их звонкий смех и знаю, что они едут на какой-нибудь веселый праздник. Мимо проходят и рабы с дальних сахарных плантаций, они часто поют хором; по реке иногда с шумом проплывет пароход, а чаще тихо скользит плоскодонная баржа или плот, на котором видны плотогоны в красных рубашках…
Все это проходит у меня перед глазами, доказывая, что жизнь здесь бьет ключом.
Еще ближе, перед моим окном, летает множество птиц. Пересмешник свистит на вершине высокой магнолии, а его родная сестра — красногрудка, опьяненная плодами мелии, — отвечает ему нежной песней. Иволга прыгает с ветки на ветку среди апельсинов, а красный кардинал, расправив свои пунцовые крылья, порхает среди зарослей кустарника. Иногда промелькнет маленькая «рубиновая шейка», или колибри, блеснув в воздухе, как драгоценный камень. Она чаще всего кружит над красными, не имеющими запаха цветами американского каштана или над крупными трубчатыми цветами бигнонии.
Такой вид открывался из окна моей комнаты. Мне казалось, что я никогда не видел более красивого пейзажа. Правда, я не был беспристрастным наблюдателем. Любовь туманила мне глаза, и, вероятно, все представлялось мне в розовом свете. Я не мог смотреть вокруг, не думая о прекрасной девушке, и не хватало только ее присутствия, чтобы все окружающее показалось мне верхом совершенства.